В Бухаре стадион строили, но не достроили и бросили. На 50 тысяч. Оказался не нужным. Но что-то делать нужно. Машинка приехала, вырыли прямо на поле ямки. 2 метра диаметром, неглубокие. Для будущих саженцев. Какие на стадионе саженцы? Типа дизайна, что-ли? Сидят люди и смотрят на саженцы. А вторая машинка с землей не приехала. И третья с саженцами — тоже... Вот и остались ямки. Много. Сидим мы в ямке с Хасаном, свесив ножки, и курим. Я говорю:"У нас в Питере все более интимно". А у нас, говорят, — вяжут. Крепко вяжут. Здесь, понимаешь, сидишь, дуешь, мент идет — его издалека видно, пока подойдет — косяк cхоронишь, а вино стоит. Все ништяк (устар.). Я там понял траву, откинувшись на спину. Бегут облака и моя жизнь, но как-то вместе. С любовью. И никакой связи с Хасаном с Бухарой, со мной — нет... Влюбленное одиночество... Меня как-то много и везде, Хасаны и я... И на трибунах "биток" — 50 тысяч .Мы курим для них, они нас отправляют в мечту...

Хасан — спасатель на озере Комсомольском. Спасать некого, но трупы бывают. "Во!", — говорит, — "Есть один. Везет тебе. Поплыли, достанем." Надеваем ласты, плывем героями... На воде белый мяч, это раздутая спина. "Вспухают за две недели и всплывают. Смотри, как надо…", — принимает эффектную позу, и все волосы с кожей остаются у него в руке... "Зараза... — старый совсем, давай под ручки". И мы буксируем безымянное тело... к земле, в землю. Кто ты, бочка раздувшаяся?.. А твоя татуировка: "Умру за тебя, Катька"? Бутылка пустая... просто тело. Где твой дух? Смуглый Хасан. Мы на песке. Мы притаранили смерть. Теперь мы на песке. Теперь будет проще.

А тем временем "Дерево" вернулось из Макао, Перми и Хельсинки. Летели и к солнцу, и от солнца и за временем и с ним.